« Previous Page Table of Contents Next Page »

Возвращение в бригаду.

Я вернулся в дом отдыха для проверки. Врачи установили, что у меня нет никаких проблем, и мне выдали направление обратно в бригаду в Серфенд. Когда я шёл по двору бригады, я попался на глаза старшине Штерну, с которым я был знаком со времён, когда я был инструктором. Он меня узнал, однако не подал вида. После того, как он прошёл несколько шагов, он вернулся и спросил или это действительно Шалом Фихман и когда я это подтвердил, он схватил меня за руку и потащил в кабинет комбрига Даниэля Кимхи и его заместителя Ехуды Пондалера. Я пытался объяснить ему, что у меня есть увольнительная, и что я не сбежал, потому что он всё время кричал: "Где ты был? " В кабинете комбрига выяснилась причина такого поведения старшины. Комбриг получил доклад от Рафи Кушнира, что я тяжело ранен и меня эвакуировали.

При выяснении обстоятельств им сообщили, что меня поместили в больницу Литвинского и когда они пришли спросить обо мне в больнице, им сообщили, "что меня уже нет" и они приняли как само собой разумеющееся то, что я ушёл в мир иной.

Когда выяснилось это недоразумение, они спросили меня, что я хочу делать, когда закончится война. Я ответил им, что хочу быть техником радаров. Они не очень то поняли, о чём я говорю, да я и сам узнал об этой специальности случайно.

В период, когда я был инструктором, я побывал в Тель Нофе, чтобы получить представление о том, как обучать противовоздушной обороне с помощью 20-ти мм пушки. Моим инструктором там был Иви Макелс. В Тель Нофе я повстречал его родственницу Рахель Шехтер, сестру Франсис и Давида Шехтер. До провозглашения государства она была в Соединённых Штатах и под влиянием Хагана она училась управлять радаром. Она рассказала мне о себе, а также о чуде техники, приборе, который обнаруживает самолёты и корабли на расстоянии 10 км, и всё это с помощью радиоволн.

После того, как я рассказал комбригу и его заместителю о моём желании, я об этом совершенно забыл. Еще, какое то время, я оставался в штабе бригады и занимался сбором и складированием противовоздушных боеприпасов с мест, где была концентрация трофейного оружия. Мы сортировали ящики и записывали их содержимое таким образом, чтобы можно было их использовать и вести счёт остатка. Это было самой большой организационной работой из тех, которыми я занимался до тех пор, я так же руководил большим количеством людей.

Практически я был помощником старослужащего и очень опытного сержанта. Он очевидно понял, что у него есть энергичный и очень инициативный солдат и доверил мне всё делать при условии, что буду докладывать и советоваться с ним в случае необходимости. Моя работа с боеприпасами закончилась, и снова на меня возложили обязанности командира. На этот раз я получил роту из двух 6-ти фунтовых трофейных орудий, захваченных в боях за Ирак Суидан, командные высоты 113 и Хуликат.

После операции по захвату Эйлата под названием "Увда", мне показалось, что война закончилась. Уже начали поговаривать о демобилизации, но, несмотря на разговоры об окончании войны, я получил приказ прибыть в составе роты в лагерь артиллеристов возле Кфар Йона в районе Бэйт Лид. По прибытию в лагерь я получил приказ установить пушки напротив деревни Туль-Карем, и я выехал для подготовки окопов. Мы установили пушки и были готовы. Целью последней, запланированной в войне за освобождение операции, было исправить линию обороны в треугольнике и расширить узкий проход в районе Натании. Из-за международного давления, а может и по другой причине, операцию отменили, и мы вернулись на артиллерийскую базу.

Курс техников станций слежения.

Несколько дней спустя после отмены операции меня вызвали в штаб и сообщили, что я выезжаю на курс техников станций слежения. Я был удивлён, что именно сейчас меня посылают на этот курс, ведь я уже был командиром более высокого звания и потому не понял, почему вдруг курс командиров взводов и в особенности, почему они проходят на базе В.В.С.. Моим друзьям это также показалось очень странным, но приказ есть приказ. Я передал командование, возвратил оборудование и выехал на курс в Серфенд. Только когда я прибыл на базу В.В.С., всё выяснилось. Это был не курс командиров взводов, а курс техников станций слежения (измерение направления и расстояния). Так перевели с английского понятие RADAR, (радар), что является аббревиатурой RADIO DETECTION and RANGING.

Вместе со мной на курсе были опытные бойцы и новобранцы. Среди "стариков" были двое в звании старших сержантов (судя по знакам отличия на рукаве), двое сержантов и другие. Мы отметились в главной канцелярии и получили карточки в столовую. Все, кто не имели звания, получили синюю карточку, а я получил красную. Я был единственным из новых репатриантов или гахлайников и сразу понял, что я в опале. Когда я запротестовал по этому поводу перед старшиной канцелярии, он мне сказал, что я получил красную карточку не потому, что я новенький, а потому, что у меня есть звание. Старшина канцелярии попросил меня предъявить платёжную книжку и был удивлён, что я получаю зарплату рядового, несмотря на то, что в личном деле, которое я привёз с собой, было записано, что уже с октября 1948 я получил звание ефрейтора, а в декабре 1948,сержанта. Он объяснил, что мне положено повышение зарплаты, и я этому очень обрадовался. Кассир выдал мне разницу, которую я решил при первой же возможности отдать родителям. Как сержант я ходил в столовую офицерского состава. Сначала я думал, что меня разыгрывают, однако я быстро привык к новому положению, которое давало мне привилегии, о существовании которых я до этого даже не знал и которые включали в себя более высокий оклад (2.20 вместо 2-х лир), пища подавалась дежурными в столовой, увольнительная раз в месяц, освобождение от нарядов по охране и отдельная комната. С момента рождения, несмотря на то, что я родился в богатой семье, у меня не было отдельной комнаты, исключая палатку на Кипре, где люди жили, по меньшей мере, втроём. Теперь же я был один в комнате, и это был настоящий праздник. Со мной вместе на курсе были Арье Каплан, сегодня главный техник учебного телевидения, Яков Зив, сегодня профессор в технионе, обладатель больших достижений в области разработки военной технологии и обладатель израильской государственной премии, Шломо Хай, владелец частной фирмы медицинской электроники, Шломо Хацав, полевод, Шломо Шенхав–известный адвокат, Шимон Захави, позднее футбольный судья и.т.д. Я попал на курс благодаря случайной встрече с Рахель Шехтер на базе в Тель Нофе и благодаря просьбе, которую подал комбригу Даниэлю Кимхи, и не думая тогда, что это станет явью.

Я очень гордился тем фактом, что именно меня выбрали на этот курс из всей большой армии. Очень быстро выяснилось, что мне не хватает знаний, чтобы справиться с предметами, изучаемыми на курсе. Беседа с выпускниками школы дала мне представление насколько я слабее их в математике, физике и даже в английском. Английский был

очень важен, так как часть из преподавателей говорила только на английском. Среди учителей был Сэм Леви, махальник (доброволец из-за границы), приехавший из Штатов, он был инженер-электронщик и занимался станциями слежения, а также братья Гетенью, которые оба были специалистами по высоковольтному току.

Курс был интенсивным и включал много теории и совсем немного практики. Станция слежения, на которой мы упражнялись, была морской – модель AN/SO–9. Это была очень простая станция, такого типа и тогда их было всего три в Израиле.

Заключительную работу я выполнил на летающей станции слежения AN/SBA-S, которую я должен был запустить в действие при помощи так называемого каннибализма, то есть с использованием частей с других станций. Во дворе нашего подразделения, 505-ой эскадрильи были ещё две большие станции SCR-545, но обе не рабочие. Они прибыли из Штатов под видом комбайнов.

Параллельно курсу техников проходил также курс операторов станций для девушек. Их курс был намного короче нашего, однако вполне достаточный, для того, чтобы хорошо освоить станцию. Мои друзья, отличавшиеся в учёбе, могли позволить себе посвятить время девушкам. Я же был занят, усиленными попытками догнать их в учёбе, поскольку у меня была слабая база. У меня не было времени для девушек, однако я много думал и мечтал о них. Если бы, какая нибудь из них со мной заигрывала, мой приоритет немедленно изменился бы. Однако этого не произошло. В течение курса мы проделали много практической работы, в том числе заложили медную сетку для будущих лабораторий в Црифине (а затем на маца 108–лаборатории электронного оборудования). Эти сетки служили для предотвращения электромагнитных помех в лаборатории.

Кадровая армия.

В 1949 году, после того как были подписаны договоры о прекращении огня с большинством наших врагов, начали перестраивать Цахал для мирного периода, как следствие этих договоров.

Игал Ядин был главнокомандующим и Цахал решил создать кадровую армию. Сделали рекламу для мобилизации кадровых военных. Были распространены брошюры с данными об условиях службы. На базах расклеили цветную рекламу, чтобы убедить людей призываться в кадровую армию. Для призывающихся в ВВС и ВМФ был обещан специальный бонус–сокращение срока срочной службы на шесть месяцев и три месяца для всех остальных видов войск. У меня не было никаких сомнений, стоит ли связывать свою жизнь с кадровой армией. Решение стать профессиональным военным в Израильской армии у меня созрело уже давно, и когда мне сократили срок срочной службы, я подписал договор без колебаний. Мне и в голову не приходило что-либо другое. Я очень не хотел возвращаться в сферу, в которой доказал своё умение: торговля, чёрный рынок, производство мыла, посредничество, общественный транспорт и т.п.

Египетские пленные.

В период, когда я учился на курсе техников станций слежения на месте, где сегодня расположена больница Асаф Харофэ, был большой лагерь египетских военнопленных. По своему опыту я знал, что можно получить пленных для работы при условии, что их будут охранять. Я организовал получение пленных и у меня был один, который убирал мою комнату, стирал, гладил и занимался уборкой вокруг помещения. Пленные были довольны, курсанты были довольны, а мой пленный был доволен так же и тем, что в моей комнате было радио, которое я получил в подарок от маминой тёти Ривки Мельман. Из-за проявленной мной инициативы трудоустройства пленных, я стал ответственным за них, и каждый день привозил их в лагерь, а вечером увозил их обратно. Ни один из пленных не пытался бежать, и они были очень рады возможности обслуживать победителей, получая, таким образом, определённую степень свободы, вместо того, чтобы сидеть в заключении в лагере. Мне трудно представить что-либо подобное сегодня.

Победа над египтянами в войне за независимость была настолько явной и однозначной, что никто из пленных и не помышлял о побеге. Мы даже не опасались шпионажа или террора, несмотря на то, что они работали в непосредственной близости от центральной базы ВВС и в штабе уполномоченного над воздушным контролем.

Впервые в Иерусалиме.

Зимой 1949-1950 годов в рамках курса мы выехали в Иерусалим. Там выпал снег (очень редкое явление) и так как мы не были готовы к этому, то отчаянно мёрзли. Мы остановились в убогой гостинице и вместо того, чтобы спать пели и плясали до рассвета. Меня, который, всю сознательную жизнь слышал об Иерусалиме, молился на него и так мечтал побывать в нём, постигло разочарование. Город был мрачным во время войны и осады, столица страны ещё не оправилась от последствий войны, в которой она так пострадала. Но всё же я был взволнован и горд тем, что удостоился визитом в город моей мечты. Моё представление об Иерусалиме не носило какой либо определённый характер. Я не видел городских пейзажей, исключая рисунок Бецальэля на обложке Торы. Иерусалим был стремлением и предметом молитв евреев всех поколений: "На будущий год в Иерусалиме". Я не мог понять религиозного преклонения и несмотря и, несмотря на разочарование от увиденного, оно осталось прежним, как почти врождённое чувство каждого еврея. С тех пор я побывал в Иерусалиме бесчисленное количество раз и даже провёл целую неделю на курсе, посвящённом ему и формах его восприятия. Несколько раз у меня была возможность перебраться в Иерусалим, в особенности после шестидневной войны, но я не сделал этого, чтобы не потерять любви к этому городу, перед которым преклоняются все поколения евреев.

Техник на станции слежения.

Курс закончился, и нас распределили по станциям и мастерским эскадрильи. Меня послали в Гиват Ольга. Станция слежения располагалась в здании бывшей британской полиции. На станции было шесть девушек операторов, командир, два техника и водитель. Водитель был очень важной личностью на станции, и наши девушки питали к нему особые симпатии, так как с ним можно было поехать куда угодно. На всех остальных они не обращали внимания. В ежедневную рутину входил запуск станции очень рано утром и проверка всех систем, а в оставшееся время ехали в Хадеру на машине или на велосипеде, чтобы поесть в ресторане Моше Синай или привезти еду дежурным. На станции был большой радиоприёмник, различные игры, теннисный стол и небольшая библиотека. Большую часть времени я читал или слушал радио. Много лет у меня не было столько свободного времени, погода была хорошая, и ничего меня не беспокоило. Мне понравилась одна девушка из нашей эскадрильи, с которой я познакомился ещё во время курса, но только теперь было достаточно времени для бесед и более близкого знакомства. Её звали Батья Абутбуль, и она была из семьи старожилов Хайфы. Они жили напротив Хайфского муниципалитета на улице Хасана Шукри. Батья была высокой, интеллигентной, трудолюбивой и энергичной девушкой. Она была не способна привязаться к кому-либо. Я со своей стороны привязался к ней, но не произвёл на неё впечатления. Мы оставались друзьями ещё долгие годы. Я был очень нерешителен с девушками, и очевидно это отдаляло их, несмотря на то, что я нравился им. Батью я очень уважал, и мне нравилось проводить с ней время. Я не разу не признался ей в своих чувствах и просто встречался с ней. Мы ходили в театр, на несколько дней в поход и всё. Если есть что-либо в моём прошлом, о чём я жалею, то это мои неудачи в отношениях с девушками, с которыми я был знаком или мечтал познакомиться за многие годы. Я думаю, что виной всему является мой слишком, практический подход к жизни. Я не люблю говорить о вещах, в которые я не верю и не всегда я могу объяснить то, во что я верю в форме приемлемой для других. У меня очень развито чувство самокритики, я ценю себя гораздо меньше, чем окружающие меня. Люди способны понять и оценить мои поступки, я же никогда об этом не думая, поступал и принимал решения спонтанно.

Мои поступки можно было бы объяснить интуицией или опытом или чем-либо другим, но ни в коем случае планированием или осмысливанием. Даже моя жена Ривка не верит мне, когда я не способен объяснить мои решения, и я очень сержусь, когда она приписывает любому моему действию или поступку большую рациональность, чем это на самом деле, как будто всё, что я делаю, является попыткой провести кого-либо.

« Previous Page Table of Contents Next Page »


This material is made available by JewishGen, Inc. and the Yizkor Book Project for the purpose of
fulfilling our mission of disseminating information about the Holocaust and destroyed Jewish communities.
This material may not be copied, sold or bartered without JewishGen, Inc.'s permission. Rights may be reserved by the copyright holder.


JewishGen, Inc. makes no representations regarding the accuracy of the translation. The reader may wish to refer to the original material for verification.
JewishGen is not responsible for inaccuracies or omissions in the original work and cannot rewrite or edit the text to correct inaccuracies and/or omissions.
Our mission is to produce a translation of the original work and we cannot verify the accuracy of statements or alter facts cited.

  "Survive and Tell"     Yizkor Book Project     JewishGen Home Page


Yizkor Book Director, Lance Ackerfeld
This web page created by Lance Ackerfeld

Copyright © 1999-2024 by JewishGen, Inc.
Updated 8 Jan 2005 by LA